Кто боится ивана хлестакова?
Сегодняшнего школьника «Ревизор» озадачивает. Из-за чего, собственно, переполох? Почему волнуются чиновники? Едет ревизор, и едет.
Такая у него работа. Приедет, понюхает, соберёт положенную мзду – и уедет обратно.
В Санкт-Петербург.
Ведь в уездном городе, описываемым Гоголем, царят тишь и благодать. Образец для всех остальных уездов России. Чиновники – совершенно невинные люди.
Да вот хотя бы городничий, глава административно-полицейской власти. Ну да, у него шуба, у супруги шаль – за счёт купцов. Смешно.
Дары чистого сердца, и только. У нынешнего городничего жена возглавляла бы банки и рынки города, дочка – транспорт и коммуналку, и всё – совершенно законно. Миллионами ворочали бы, а тут – шаль.
Да за подобное бескорыстие награждать нужно.
Почтмейстер, читающий частную переписку? Сегодня это его прямая обязанность.
Пусть не почтмейстера лично, а специально на то назначенных людей.
Про больницы и школы упоминать как-то неудобно. И тогда, и сейчас государство считало их чем-то вроде запятых: ставить положено, но можно и пренебречь.
Судья, Аммос Фёдорович, берущий взятки борзыми щенками, и вовсе чудак. Щенок, он и есть щенок, один стоит другого, спросите у Швейка.
И, разумеется, унтер-офицерская вдова, которую высекли так, что два дня сидеть не могла. Бабы на базаре драку учинили, вот унтер-офицерской вдове и досталось за нарушение общественного порядка.
Правда, унтер-офицерскую вдову гражданские власти сечь не имели права. Будь она простой бабой, партикулярной, другое дело. Но всё же – мелочь. В крайнем случае, город штраф заплатит.
Ни Кущевок, ни смертных пыток в полицейских участках, ни убийств тех же купцов, не желающих расстаться с бизнесом, за городничим нет.
Инакомыслия за ними опять же не водится. Какое может быть инакомыслие?
Все чиновники города – люди верные, не знающие сомнений. Капитал к зарубежным врагам не переводят, недвижимости в стане тех же врагов не имеют, дети живут здесь, в городе. Государя любят всей душой.
Если бы Держиморда на пару с Уховёртовым провели бы опрос общественного мнения «ты за царя, сукин сын, или в Сибирь?», уверен, что императору отдали бы сто процентов голосов. От чистого сердца отдали бы. Даже без Сибири.
Кого ещё, кроме Николая Павловича, мог представить российский патриот на престоле в тысяча восемьсот тридцать пятом году? Никого не мог.
Ах, да. В вину городничему, казалось бы, можно вменить то, что в городском трактире продавали сёмгу, а в богоугодном заведении Хлестакова кормили лабарданом, то есть треской. Но и треска, и сёмга бывают не только норвежского происхождения.
Российские рыбаки тоже дело знали. Да и вообще, в те далёкие времена царь в тарелку подданных не заглядывал.
Не до того ему было.
Остаётся одно: война. И судья Ляпкин-Тяпкин, и почтмейстер Шпекин уверены: война близко, потому ревизор и хочет проверить, нет ли где измены.
Городничий, правда, сомневается: какая в уездном городе измена, если поблизости никаких чужих государств нет.
Но сегодня нет, а завтра, глядишь, и есть.
Крымская война случилась через семнадцать лет после премьеры «Ревизора». Итог известен. Хотя, подозреваю, не очень-то сегодняшнему школьнику и известен.
В общем, так: император Николай Павлович вознамерился освободить братьев-славян, дать им независимость от Османской империи. Чтобы показать, что Россия настроена всерьёз, Николай оккупировал Молдавию и Валахию, и до того бывших под протекторатом России.
Турцию он, быть может, и запугал, но подгадили атлантиды, прежде других – англичанка. Воевали, воевали, навоевали следующее: рубль обесценился вдвое, из Бессарабии пришлось уйти, о покровительстве славянам на время забыть, а черноморский флот – то, что от него осталось – затопить и нового не заводить.
Погибших со всех воюющих сторон – полмиллиона человек или около того. Половину потеряла Россия.
Но это случилось позже. В тридцать шестом году Крымская война казалась невозможной не только городничему.
И потому всерьёз вариант с изменой рассматривали лишь двое: судья и почтмейстер. Может быть, провидцы? Есть у нашего царя всякие люди…
Местоположения города, где волею автора происходит действие, Гоголь не указал. Но по косвенным признакам не исключено, что находится он в Воронежской губернии, которая расположена вполне себе между Санкт-Петербургом и Саратовом, стоит лишь посмотреть на карту искоса.
Как раз по пути Хлестакова. Вот он в тягучем чернозёме и застрял. Не в Воронеже, Воронеж всё-таки город губернский. Застрял где-то рядом.
В Анне, Борисоглебске или даже в Гвазде. Если описывается наша губерния, тогда ясно, что война совсем не так далеко, как мнится городничему. Рядом война.
Совсем рядом.
Но какой с городничего спрос, он думал о своём. Не снимут ли с позором и без пенсии. Не за дело, какое может быть дело.
Просто бывает и так: должность городничего понадобилась троюродному племяннику важной персоны. Тут уж подметай улицы, не подметай, высечена унтер-офицерская вдова или, напротив, награждена именными часами с репетиром, значения не имеет.
Но из Санкт-Петербурга посылать в неназванный, но явно отдалённый уезд – это слишком. Из губернии другое дело, из губернии может быть. Но в губернии у городничего есть свой человек, Андрей Иванович Чмыхов, который прямо пишет – инкогнито из Петербурга.
Следовательно, не тот калибр. Из Петербурга по Гвазде не стреляют.
Как хотите, а рациональных причин для волнений ни у городничего, ни у всей честной компании нет. Есть причины иррациональные.
Первая – фантастическая.
Да, промахнулся городничий. Сам себя запугал. А и немудрено: с виду Хлестаков фитюлька, а ковырни поглубже, вдруг и миллионщик, ногой дверь в любой министерский кабинет откроет. Задавит на улице обывателя, только головой покачает: краску оцарапали.
Разве не знал о таких молодчиках городничий? Знал.
Знал, что такого в наказание могли отправить на месяц-другой в захолустье, чтобы поостыл, пока волна уляжется.
Фантастический по меркам девятнадцатого века рассказ о том, как ничтожество умоляли департаментом управлять, фантастичен лишь покуда ничтожество оставалось ничтожеством. А если то был человек родовитый, великий князь или императорский племянник – случалось, и управлял.
А ну как Хлестаков – незаконный сын Павла Петровича и Анны Лопухиной? Ведь о внебрачных детях Павла Первого ходили слухи, и упорные слухи. Называли то одного, то другого.
Можно только гадать, какими подробностями слухи обрастали на пути в провинцию.
И вдруг в профиле Хлестакова городничий видит черты Павла! Как там у Гоголя: «тоненький, худенький; несколько приглуповат и, как говорят, без царя в голове… Речь его отрывиста, и слова вылетают из уст его совершенно неожиданно».
А? Каково? Похож! Если Хлестаков – отпрыск Павла, тогда всё, всё предстанет в ином свете, и хвастливые рассказы о петербургской жизни моментально станут правдивыми.
А лёгкость ума с переходом в завирание – это наследственное.
Вторая же причина – страх.
Будучи сам уездной властью, городничий бессознательно боится власти в мировом масштабе, подспудно понимая, что если здесь в его воле высечь унтер-офицерскую вдову, то в столице его самого запросто могут высечь, и хорошо ещё, если только высечь.
«Ревизор» написан и поставлен к десятилетию восстания (путча, мятежа, как угодно) декабристов. Совпадение?
Процесс декабристов был у многих на уме, да и вообще в те времена люди отличались памятью и на хорошее, и на плохое. Клубок разматывали тщательно: вслед за злодеями первого разряда препарировали злодеев второго, затем третьего разряда, захватывая родственников, знакомых, однофамильцев.
Вот какую измену имел в виду Ляпкин-Тяпкин, прикрывшись войной для цензуры.
Поскольку декабристы были не только князьями и графами, напротив, основную массу заговорщиков составляло дворянство средней руки, вполне вероятно, что среди родственников осужденных оказались и Антон Антонович Сквозник-Дмухановский, и Лука Лукич Хлопов, и Артемий Филиппович Земляника – словом, все герои комедии. Дворянство – штука такая, «все друг другу сыновья или даже крестники».
И каждый день городничий гадал: не пришёл ли его черёд держать ответ за троюродных братьев? Вдруг те, к примеру, писали ему письма, сами по себе пустячные, а если посмотреть под определённым углом, то очень даже не пустячные?
Выйдет недоносительство, за которое, пожалуй, не казнят, но сослать могут. Вот и живет городничий день за днём в ожидании дознавателя из Санкт-Петербурга, и видит в каждом проезжающем человека с горячим сердцем, холодной головой и чистыми руками.
Живёт, не признаваясь в страхе ни семье, ни другим чиновникам. Из суеверия.
И только о крысах может перемолвиться. С крысами, впрочем, к Фрейду.
Гоголь, кстати, повторил эту ситуацию, ожидание следствия, во втором томе «Мёртвых душ», и повторил много откровеннее, нежели в «Ревизоре», но до развязки (ареста Тентетникова) не довёл. А если и довёл, то сжёг.
Власть любит быть страшной, хочет быть страшной и умеет быть страшной. Особенно в России. Не зря в гимне поётся «царствуй на страх врагам…» Оно, конечно, так и нужно, пусть враги трепещут, но ведь врагов определяет само начальство. Вдруг и приверженцев – определит?
Городничего, почтмейстера, попечителя богоугодных заведений?
Те, кто кричали «доложите Иосифу Виссарионовичу!!!», пока их волокли на расстрел, или даже славили товарища Сталина в процессе такового, покушались на святое. На догмат непогрешимости власти.
Если власть указала перстом Вия – «вот он!», оправдываться нельзя. Лучше каяться, авось скидка выйдет – так, или почти так воспитывается население со времён Ивана Грозного, а, думаю, и задолго до него.
Что обидно, скидки если и выпадают, то обманные. Как в магазине: задерут цену втрое, а потом пятнадцатипроцентной сбавкой завлекают.
Так и в жизни: пригрозят пятнадцатью годами, дадут двенадцать – надень цак и радуйся.
Фильм \
